Как меняется язык, надо ли его защищать и срочно запрещать иностранные слова и можно ли доверять словарям.

Миф первый. «Мы его теряем!»

С языком в прежние эпохи все было хорошо, а нынешнее поколение все испортило. Мы перестали говорить по-русски, общаемся на суржике, хороший русский язык остался в прошлом.

Это, пожалуй, самый распространенный миф о языке, его воспроизводит каждое поколение. Правда, с разными вариациями. Одни видят угрозу извне — в наплыве иностранных слов, другие — в деятельности ученых, которые разрешают говорить и писать «и так, и так», якобы непрерывно реформируют правила, слишком либерально относятся к речевым ошибкам, третьи — в деятельности журналистов, которым некогда проверять свои тексты (да, радио и телевидение тоже виноваты в порче языка).

Те, кто разделяет этот миф, требуют «защищать» прекрасный русский язык Пушкина и Толстого. Они воспринимают язык как некий музейный экспонат, о «чистоте» и сохранности которого нужно заботиться. Что это значит? Фактически — протирать пыль, любоваться, поставить табличку «не прикасаться», не экспериментировать. Любые попытки языкового развития, языкового эксперимента воспринимаются как деградация, диверсия.

По мнению носителей языка, разделяющих этот миф, язык можно легко испортить. Во-первых — проникновением «нелитературных», чужеродных слов — жаргона, просторечий, мата, «олбанского языка», а также иностранных слов. Во-вторых — ошибками, которые становятся нормой, которые мы перестаем замечать. Иными словами, общество испытывает страх перед всем, что ненормативно, не упорядочено, не по правилам. Страх перед языковой стихией. Здесь можно привести такую аналогию: есть большой природный массив (лес, степь, пустыня) и есть маленький огороженный регулярный парк. То, что регулируется правилами, — это как раз такой маленький парк, садик, огородик. Все остальное в языке — это природная стихия диалектов, жаргонов, городских слов и словечек.

Как предлагается «защищать» русский язык?

а) путем введения законодательных запретительных мер (штрафы за мат, за употребление иностранных слов);

б) с помощью народных инициатив («тайная орфографическая полиция», сбор подписей в Интернете против «кофе» среднего рода, за «кофе» мужского рода);

в) путем агрессивного порицания, высмеивания ошибок, наподобие сообщества «Порву за тся/ться».

Как же на самом деле?

Те, кто разделяют этот миф, обычно не представляют себе, какой огромный путь прошел язык за минувшие столетия. Идеал для них находится всегда в прошлом, но это прошлое расплывчато: для кого-то «чистый» русский язык застыл в пушкинской эпохе, для кого-то идеалом являются довоенные годы, для кого-то — язык программы «Время» брежневского застоя (именно потому, что дружный коллектив редакторов, корректоров и цензоров работал в это время как никогда строго и сплоченно, не позволяя появиться в эфире ни лишнему ударению, ни лишнему слову, ни лишней мысли).

Так что же, действительно в эти эпохи все испытывали единодушие по поводу судьбы русского языка? Вовсе нет. Во времена Пушкина основным языком культурного общения был французский, а относительно русского языка велись гораздо более жаркие споры, чем сегодня. Это известные споры о галошах и мокроступах, о тротуаре и гульбище. Даже в сталинское время оставалось место для дискуссий о судьбах русского правописания. И, пожалуй, только брежневская эпоха может похвастать относительной стабильностью в языке и неуклонным ростом числа носителей русского языка во всем мире. Но и в эти годы все равно происходили изменения, шли дискуссии о культуре речи, появлялись новые слова, и более того, именно в годы застоя стала выходить специальная серия словарей «Новое в русской лексике», в которой новые слова были собраны и истолкованы.

Всем, кто согласен с утверждениями наподобие «русский язык гибнет» или «современная молодежь коверкает русский язык», мы настоятельно рекомендуем великолепную книгу Корнея Чуковского «Живой как жизнь». Написанная в 1962 году, более полувека назад, она до сих пор не потеряла своей актуальности. Автор начинает разговор с читателями с рассказа о том, как в разные эпохи среди носителей языка шли споры о тех или иных словах, как то, что казалось ошибкой в прошлом, в настоящем представляется неотъемлемой частью литературного языка. «Старики почти всегда воображали (и воображают сейчас), будто их дети и внуки (особенно внуки) уродуют правильную русскую речь», — пишет Чуковский. Очень интересно читать эту книгу полвека спустя, уже зная, что в наши дни какие-то из вариантов, о которых тогда спорили, стали частью литературного языка, а какие-то исчезли вовсе. Прочитав эту и другие книги о языке тех лет, понимаешь: в 1960-е и в 1970-е годы разговоры о «гибели» языка, «порче» его молодежью шли с такой же интенсивностью, как и сегодня, а ведь спустя полвека это время многим представляется эталонным с точки зрения чистоты русского языка.

Покажем, как происходят изменения в языке, на конкретных примерах. Возьмем, например, глагол «переживать». Вполне литературное слово, не правда ли? Но вот какой вопрос пришел недавно в «Справочное бюро» Грамоты.ру:

«Прочитала в книге Норы Галь “Слово живое и мертвое», что слово «переживать» в значении «волноваться, огорчаться» — безграмотное, «одна из примет пошлой, мещанской речи”. Очень удивилась. По моим ощущениям, нормальное литературное слово. Можете как-то это прокомментировать? Когда и как это получилось, что из безграмотного оно превратилось в словарное (я проверяла, в словаре есть, и безо всяких помет)? И имеет ли еще оно в современном языке тот мещанский привкус?»

Замечательная книга Норы Галь «Слово живое и мертвое» впервые была опубликована в 1972 году. И действительно, тогда — в 1960-х и начале 1970-х — употребление слова «переживать» без дополнения в значении «волноваться» («я переживаю») было новым, непривычным и вызывало некоторое отторжение у носителей языка (особенно старшего поколения). Об этом новом употреблении писал в том числе и Корней Чуковский в книге «Живой как жизнь»: «…Молодежью стал по-новому ощущаться глагол переживать. Мы говорили: „я переживаю горе“ или „я переживаю радость“, а теперь говорят: „я так переживаю“ (без дополнения), и это слово означает теперь: „я волнуюсь“, а еще чаще: „я страдаю“, „я мучаюсь“. Такой формы не знали ни Толстой, ни Тургенев, ни Чехов. Для них «переживать» всегда было переходным глаголом».

Иными словами, «переживать-волноваться» прошло тот самый путь, который проходит почти каждое языковое новшество: от неприятия и отторжения (в первую очередь старшим поколением носителей языка) до постепенного признания его нормативным. Сейчас глагол «переживать» в этом значении входит в состав русского литературного языка, никакой «пошлости» в нем нет. Правда, в некоторых словарях это значение пока еще дается с пометкой «разговорное».

Да, многие из привычных нам сейчас слов приобретали свое теперешнее значение не сразу, постепенно, преодолевая некие барьеры восприятия. Так, 80 лет назад спортивное слово «болельщик» было новым словом. Его заключали в кавычки, комментировали. Лев Кассиль в книге «Вратарь республики» (1937) заключает слово «болеть» в кавычки и поясняет его: «Болеть» на футбольном жаргоне означает увлекаться, ходить на матчи, жаждать выигрыша своей команды». Но при этом само слово «болельщик» отнюдь не было новым. Оно употреблялось прежде в значении «тот, кто проявляет участие, заинтересованность в каком-то деле, заботится, беспокоится о нем». Вот пример из Л. Успенского: «В России его [Уэллса] слышат и понимают… как великого болельщика за будущее человечества». Сейчас для нас непривычно именно такое — «неспортивное» — значение слова болельщик, а в 1930-е годы все было наоборот.

Изменения в языке могут идти и в другую сторону: слова могут устаревать, выходить из активного употребления. Раз уж мы вспоминали сегодня Чуковского, приведем строки из другого его произведения:

Давайте же мыться, плескаться,

Купаться, нырять, кувыркаться

В ушате, в корыте, в лохани,

В реке, в ручейке, в океане…

Хорошо ли мы понимаем разницу между ушатом, корытом, лоханью? Чем они отличаются? Заглянем в словари:

Ушат — кадка с двумя ушами на верхнем срезе, в отверстия которых продевается палка для подъема, ношения.

Лохань — деревянная клепочная посуда круглой или овальной формы, с невысокими краями для различных надобностей (мытья посуды, стирки белья, помоев).

И только что такое корыто, нам хорошо известно благодаря иллюстрациям к сказкам Пушкина и мультфильму «Вовка в тридевятом царстве».

Выход слов из активного употребления — тоже пример изменений, происходящих в языке, — таких изменений, которые происходят постоянно, но о которых мы, как правило, не задумываемся.

Итак, язык меняется, но эти изменения происходят не тогда, когда об этом трубят журналисты. Изменения в языке происходят постепенно, шаг за шагом, но неуклонно и непрерывно. Сегодня русский язык немного не такой, как был вчера, а завтра будет немного не такой, как сегодня. И это нормально, ведь ничего не меняется только в мертвых языках, а русский язык живой — «живой как жизнь».

Доля правды в этом мифе

Языки, действительно, могут исчезать и умирать. Но происходит это не в силу собственно языковых причин (буквально — не из-за «засорения» и не из-за того, что в словах меняется ударение). Языки исчезают вследствие того, что уходят из жизни их носители. Но это касается так называемых малых языков. Русскому языку вымирание не грозит.

Миф второй. «Засилье иностранных слов»

Русский язык засоряется иностранными словами. Надо избавляться от заимствований, нам достаточно своих, русских слов. Если не принять меры и не остановить поток заимствований, скоро мы все будем говорить по-английски.

Этот миф тоже передается из поколения в поколение. Попробуем это доказать. Перед вами две цитаты. Попробуйте назвать даты (хотя бы десятилетие).

Цитата первая:

«Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить „дефекты“, когда можно сказать «недочеты» или «недостатки» или «пробелы»?… Например, употребляют слово „будировать“ в смысле «возбуждать», «тормошить», «будить». Но французское слово „bouder“ (будэ) значит «сердиться», «дуться». Поэтому «будировать» значит на самом деле „сердиться“, „дуться“. Перенимать французски-нижегородское словоупотребление значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по-французски учился, но во-первых, не доучился, а во-вторых, коверкал русский язык. Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?»

Цитата вторая:

«Нам надо очищать наш язык от неоправданно большого количества заимствований, которые мы нахватали за последние годы… Вот есть слово „мерчандайзер“. Почему? Зачем его употреблять, если есть нормальное русское слово „товаровед“? Почему надо говорить „праймериз“ вместо того чтобы сказать „внутрипартийные выборы“? Неужели так сложно произнести еще одно слово? Зачем в дипломе писать „менеджер“, если с тем же успехом можно написать „руководитель“».

Первая цитата — 1919 год, автор этих слов — В.И. Ленин.

Вторая цитата — 2014 год, автор этих слов — зампред комитета Госдумы по культуре Александр Балберов.

Кто виноват в «засорении» языка иностранными словами (с точки зрения разделяющих этот миф)? Виноваты журналисты, неоправданно использующие иностранные слова, лексикографы, включающие эти слова в словари. Например, авторов «Русского орфографического словаря» РАН критиковали за включение в словарь большого числа новых слов, пришедших из других языков. В словаре можно найти и «офлайн», и «праймериз», и «эксит-полл». Разве что «селфи» пока что нет, т. к. это слово появилось после выхода последнего печатного издания. Как можно было включать эти слова в словарь, восклицали пуристы? А лингвисты отвечали: как можно было НЕ включать эти слова в словарь, если они уже появились в русском языке?

Как же на самом деле?

То, что русский язык немыслим без заимствованных слов, очень легко доказать. Достаточно привести примеры слов, которые нам кажутся исконно русскими, но на самом деле таковыми не являются.

И правда, многие слова, которые нам кажутся исконно русскими, были заимствованы в глубокой древности из других языков. Например, из скандинавских языков к нам пришли слова акула, кнут, сельдь, ябеда, из тюркских — деньги, карандаш, халат, из греческого — грамота, кровать, парус, тетрадь. Даже слово хлеб, очень вероятно, является заимствованием: ученые предполагают, что его источник — языки германской группы.

И теперь вспомним строки Сергея Михалкова, которые можно назвать поэтической иллюстрацией к данному мифу:

«Нет! — сказали мы фашистам, —

Не потерпит наш народ,

Чтобы русский хлеб душистый

Назывался словом «брот».

Мы живем в стране Советской,

Признаем язык немецкий,

Итальянский, датский, шведский

И турецкий признаем,

И английский, и французский,

Но в родном краю по-русски

Пишем, думаем, поем.

На самом деле, как уже сказано, «русский хлеб душистый» называется, вероятно, словом, пришедшим к нам из германских языков.

В разные эпохи в русском языке обычно преобладали заимствования из какого-то одного языка. Когда во времена Петра I Россия строила флот, чтобы «прорубить окно в Европу», к нам пришло множество слов, связанных с морским делом, при этом большая часть — из голландского языка (верфь, гавань, компас, крейсер, матрос), ведь именно голландцы в то время считались лучшими корабельными мастерами и многие из них работали на российских верфях. В XVIII — XIX веках русский язык обогатился названиями блюд, одежды, украшений, предметов обстановки, пришедшими из французского языка: суп, бульон, шампиньон, котлета, мармелад, жилет, пальто, гардероб, браслет, брошь. В последние десятилетия слова в русский язык приходят в основном из английского языка, и связаны они с современными техническими устройствами и информационными технологиями (компьютер, ноутбук, смартфон, онлайн, веб-сайт).

Сказанное отнюдь не означает, что русский язык такой бедный или такой жадный: он только принимает и ничего не отдает. Вовсе нет. Русский язык тоже делится своими словами с другими языками, но экспорт чаще идет не на Запад, а на Восток. Если сравним русский язык и казахский, например, то увидим, что в казахском языке очень много заимствований из русского. Кроме того, русский язык является посредником для очень многих слов, которые идут с Запада на Восток и с Востока на Запад. Такую же роль играл в XVII — XIX веках польский язык, через который в русский пришло очень много слов (благодаря полякам мы говорим «Париж», а не «Пари», «музей», а не «музеум», «революция», а не «революсьон»).

Многих носителей языка раздражают именно недавние заимствования; английские слова воспринимаются едва ли не как враги русского языка. В ответ на это приведем слова профессора МГУ Марины Сидоровой: «Но кто здесь виноват? „Лайоут“ и „воркаут“ абсолютно не виноваты. Здесь дело в общей культуре человека. Дело в том, что человеку не приходит вовремя в голову хорошее, понятное русское слово, или он не утруждает себя тем, чтобы это слово подобрать».

И когда человек вводит, пускает в ход новое слово, будь то слово заимствованное или придуманное русское, он не может предсказать его судьбу. Есть замечательный пример — первая русская „Арифметика“ Леонтия Магницкого (1703). И в названии учебника („Арифметика, сиречь наука числительная…“), и в определении науки („Арифметика, или числительница, есть художество честное, независтное…“) Магницкий предложил два именования для этой дисциплины — заимствованное греческое и русское.

В языке осталось греческое слово. Почему оно прижилось? Потому что оно вписывается в систему: у нас все названия наук — с международными корнями (география, биология, химия и др.), и слово арифметика одним из первых встало в этот ряд. А названия арифметических действий у Магницкого тоже даны парами: «сложение» или «адиццио», «вычитание» или «субтракцио», и здесь у нас остались русские слова. Почему? Потому что здесь было важнее иметь параллель с глаголом: «складывать» — «сложение», «вычитать» — «вычитание». И, конечно, практически невозможно это предсказать».

Если мы запретим иностранные слова, мы просто-напросто остановим развитие языка. И вот тогда-то есть угроза, что мы начнем говорить на другом языке (например, на том же английском), ведь русский язык в этом случае не позволит нам выражать наши мысли полно и подробно. Иными словами, запрет на употребление иностранных слов ведет не к сохранению, а к уничтожению языка.

Доля правды в этом мифе

Заимствования действительно могут употребляться неудачно. Это не значит, что слово неудачное, просто оно может быть употреблено не к месту. Например, читаем в газете: «драматический рост безработицы». Как определить — удачно или неудачно употреблено иноязычное слово? Открываем словари и смотрим значения слова (фактически примеряем каждое значение, как одежду). У слова драматический четыре значения: 1) к слову драма (драматический театр). Не то значение; 2) рассчитанный на эффект, напыщенный (драматическая пауза). Может ли рост безработицы быть напыщенным? Вряд ли. 3) напряженный, тяжелый, мучительный (драматический период жизни). Тоже что-то не то. И 4) о тембре, голосе певца, певицы (драматический тенор). Явно не подходит. Мы не знаем, даже с помощью словаря не можем выяснить, что же хотел сказать журналист. На самом деле он просто взял близкозвучащее английское слово dramatic, которое в одном из значений «разительный, впечатляющий». Вот эти слова как раз и надо использовать, английское слово здесь неудачно: в английском языке такое значение у слова dramatic есть, а в русском у слова «драматический» — нет. Таким образом, иноязычное слово употреблено неудачно.

Но это же вовсе не означает, что нужно срочно запретить употребление слова «драматический», не правда ли?

Миф третий. «Словарям нельзя верить»

Авторы словарей придумывают, как нужно говорить и писать. И не могут друг с другом договориться. Письмо, которое мы процитировали в самом начале, было как раз об этом.

Иногда этот миф встречается в такой формулировке: Современным словарям нельзя верить, в них сплошные ошибки. У носителей языка на слуху только несколько фамилий, в первую очередь — Дитмар Розенталь, реже вспоминают Владимира Даля и Сергея Ожегова, еще реже — Дмитрия Ушакова. Словарям, на обложке которых нет этих фамилий, многие не доверяют.

Этот миф связан и с тем, что многие не представляют себе, чем занимаются лингвисты. Одним носителям языка лингвист представляется довольно злобным существом, которое сознательно не включает в словарь тот или иной вариант. Все так говорят, а лингвист из принципа утверждает, что так говорить нельзя. Все говорят «убить паука тапком», а лингвист утверждает: так говорить нельзя, надо: «тапкой».

Другим, наоборот, лингвист представляется существом довольно безвольным и слабохарактерным. Он должен сторожить норму, охранять ее от покушения неграмотных людей, а он делает шаг им навстречу и включает в словарь безграмотные варианты. Ну вот например, зачем он включает в словарь «кофе» в среднем роде? Всю жизнь учили, что это неграмотно, а лингвисты взяли и включили это в словарь. Какое они имели право? Так думают многие.

Как же на самом деле?

На самом деле лингвист — не враг народа и не злостный разрушитель нормы. Лингвисты вообще не устанавливают нормы, они их кодифицируют. Что это означает? Лингвист наблюдает за языком и записывает наблюдения в словари и энциклопедии. Он должен это делать независимо от того, нравится ли ему тот или иной вариант или нет.

Вот, например, мы слышали новость о том, что в Большом адронном коллайдере частицы разогнали со скоростью, превышающей скорость света. Представьте себе физика, который скажет: «давайте сделаем вид, что этого не было». Ну мы же знаем, что ничто не может двигаться со скоростью, превышающей скорость света. Давайте этого не заметим. Что вы сделаете с таким физиком? Вы уволите его. Вы скажете: если ты физик, ты обязан это отметить и зафиксировать. И объяснить нам, почему это произошло.

В словарях существует сложная, развернутая система помет. Какие-то варианты помечаются как равноправные (твОрог и творОг), где-то один вариант признается предпочтительным, а второй — допустимым (например: предпочтительно шевелЯтся, но допустимо и шевЕлятся; опять эти глаголы на -ить, в глаголе «шевелиться» — в отличие от «звонить» — ударение на корне в личных формах уже признано допустимым), в каких-то случаях лингвист отмечает вариант в словаре (потому что не может не отметить), но пишет: так говорить нельзя. В словарях есть пометы «не рекомендуется», «неправильно». Например: шарф, шАрфы, неправильно шарфЫ. Поэтому словарь надо уметь читать, надо уметь им пользоваться. И со словарями связан еще один миф: что грамотным людям словарь не нужен. Все наоборот. Лингвисты говорят, что чем грамотнее человек, чем чаще он смотрит в словарь. Потому что он понимает, какое множество вариантов — орфоэпических, грамматических, орфографических существует в языке, их все не упомнишь, да и не надо. Для этого и существуют словари, в которые надо заглядывать всякий раз, когда возникают сомнения. И мы вас призываем как можно чаще заглядывать в словари.

Доля правды в этом мифе

На самом деле в словарях и правда есть противоречия. Но они вызваны не тем, что лингвисты не могут договариваться, а другими объективными причинами. Во-первых, направленностью словаря (в словарях, адресованных работникам эфира, обычно будет указан только один вариант; словари, нацеленные на более широкую аудиторию, могут поддержать и менее желательные варианты). Во-вторых, противоречия в словарях обусловлены противоречием в языке: есть «горячие точки» языка, которые разные авторы отражают по-разному.

Что же делать, если в словарях разнобой? Какому словарю верить? И как выбрать хороший словарь в книжном магазине? Вот несколько практических советов.

Первое. Читайте словари с хорошей репутацией, остерегайтесь подделок. Выбирайте словари с грифом академических институтов РАН (Институт русского языка, Институт лингвистических исследований); словари, выходящие в сериях крупных издательств (например: «Словари XXI века», «Библиотека словарей ЭКСМО»). Не доверяйте изданиям, выпущенным на плохой бумаге безвестными региональными издательствами.

Второе. Узнайте побольше об авторах словарей. Подумайте, как Дмитрий Ушаков (1873–1942) или Сергей Ожегов (1900–1964) могут быть авторами изданий, называемых примерно так: «Новый орфографический словарь современного русского языка». Подумайте: не проделки ли это маркетологов, которые пользуются тем, что на слуху у неспециалистов только несколько фамилий языковедов? Не используйте словарь Даля, составленный в XIX веке, как источник сведений о современном русском языке.

Третье. Ориентируйтесь на профиль словаря. Ударение проверяйте по орфоэпическому словарю, а не по толковому; правописание — по орфографическому (а не по словарю синонимов).

Миф четвертый. «Грамотность — это умение правильно заказать кофе, тефтели и гренки»

Чтобы быть грамотным, нужно запомнить правильное ударение в сложных словах типа «тефтели» и «гренки», и вовремя их вворачивать. А еще выучить, что «кофе» мужского рода и громко возмущаться, когда кто-то говорит «мое кофе».

Не можем — хотя бы коротко — не сказать о еще одном крайне распространенном мифе: будто бы грамотность — это исключительно знание правильных ударений в словах и умение писать без ошибок.

Люди, которые называют себя граммар-наци или записываются в сотрудники «тайной орфографической полиции», по сути, являются распространителями этого мифа. Его распространяют и популярные в Интернете тесты типа «Насколько вы грамотны?», где ответ на этот вопрос можно получить, правильно выполнив 15 тестовых заданий с выбором правильного варианта.

Как же на самом деле:

Человеку, который прошел такой тест, кажется, что в этом и есть суть грамотности — знать заранее выученные ответы. Заметьте, что их число не так велико: случаи типа «кофе», «тюль», «шампунь», «звонИт», «договОр», «в Строгине» выучить не так уж и сложно. Но это не означает, что, выучив их, человек в совершенстве овладеет русским языком.

Можно привести прямую аналогию с вождением автомобиля. Сдать тест и получить права — еще не означает стать хорошим водителем. Для этого нужна большая практика. И еще одна аналогия: выучить 100 слов с непростым ударением и считать себя грамотеем — все равно что выучить 100 названий государств и их столиц и считать себя знатоком географии.

Мы не можем не процитировать здесь профессора МГУ Игоря Милославского. Обращая внимание на то, что самые популярные вопросы о языке — это вопросы о том, как правильно, лингвист пишет: «Правильно — по отношению к существующим в русском языке нормам, определяющим слитные и раздельные написания или, например, место ударения в определенных словах и формах. При этом, как кажется, остается в тени всех этих важных вопросов самый главный вопрос: вопрос о том, насколько точно все мы, говорящие по-русски, понимаем то и только то, что стоит за словами, предложениями и текстами, которые мы читаем и/или слышим. Затеняется также и вопрос о том, насколько эффективно все мы, говорящие по-русски, умеем выбирать именно то из разнообразнейших средств русского языка, чтобы выразить свою мысль в полном соответствии и с отражаемой реальностью, и с нашей ее оценкой, и с нашим отношением к читателю/собеседнику.

Мы говорим и пишем по-русски не ради демонстрации нашего умения говорить и писать без ошибок или ставить ударения на нужный слог, а для того, чтобы передать смысл. «Соблюдение правил — пусть и очень важное, но УСЛОВИЕ разумных речевых действий. Цель же этих действий — в ясном понимании того, какая реальность кроется за словами».

Грамотность — это отнюдь не только знание правил правописания и непростых ударений. Это еще и умение пользоваться словарями, умение выбирать наиболее подходящее слово, чтобы точно выразить свою мысль, умение не обидеть собеседника неудачной репликой. Грамотность — это еще и умение критически воспринимать информацию о языке, полученную из СМИ, не пугаться и не паниковать, услышав разговоры о «реформе языка». Русский язык отнюдь не исчерпывается набившими оскомину дискуссиями о роде слова «кофе» и ударении в глаголе «звонит». Русский язык таит в себе немало загадок, с ним связано невероятное количество увлекательных историй, и мы обязательно будем вам о них рассказывать.

Inna German