Почти всю мою последнюю жизнь, то есть лет двадцать, меня постоянно не то, чтобы уж очень мучают, но посещают мысли, что я, еще, в общем-то, ни до чего не дописавшись, уже исписался. И не то, что б исписался, а весь как-то истратился, раздергался, раздробился на части, на сотни и сотни вроде бы необходимых мероприятий, собраний-съездов-заседаний, на совершенно немыслимое количество встреч, поездок, выступлений, на сотни и сотни предисловий, рекомендаций, тысячи писем, десятки тысяч звонков, на все то, что оказывалось потом почти никому не нужным, но что казалось борьбой за русскую литературу, за Россию.

Но меня утешала мысль, что так, по сути, жили и все мои сотоварищи по цеху. Слабое утешение слабой души. Все почти, что я нацарапал - торопливо, поверхностно. Когда слышу добрые слова о каком-либо рассказе, написанном лет сорок назад, кажется, что говорят так, жалея меня, сегодняшнего. Похвала давно угнетает меня. Быть на людях, быть, как говорят, общественным человеком очень в тягость. Ощущение, что поверили не мне, а чему-то во мне, что могло им послужить. Вот, обманываю ожидания. Тут даже написалось нечто на тему:

Как будто и не жил, натурил

И своё счастье упустил.

Сам виноват - литературил:

Рассказничал, миниатюрил,

Статейничал и повестил,

И постоянно говорливил,

И с кем попало ел и пил...

И ни семьи не осчастливил,

И состоянья не скопил.

Что ж, присно каюсь - сам виновен,

Что гибну под лавиной строк.

Но, может, путь мой был духовен,

И, даст Бог, оправдает Бог?

Вот только на это и надеюсь, на оправдание. Жизнь моя крепко срослась с жизнью России, что я не могу уже ни о чем писать, кроме как о своем Отечестве. Но так может писать и историк, и философ, а я-то числюсь по разделу изящной словесности. Да, кажется, есть чем отчитаться перед Всевышним: боролись за чистоту российских вод, за спасение русского леса, за то, чтоб не было поворота русских рек на юг, за преподавание Основ Православной культуры... боролись же! Крохотны результаты, но уходило на борьбу и здоровье, и сама жизнь. Обозначено же в алтаре Храма Христа-Спасителя, что и аз грешный начинал возрождение его. Вот и награда Церкви - орден. И можно внукам показать.

Но и что? И золотятся, купола, и издается Священное писание, и труды Отцов, и все доступно, а жить всё тяжелей и тяжелей. Россию ненавидят, Россия гибнет. Уже кажется, что нет нам, любящим Россию, оправдания. Мне особенно. Но тут же себя одёргиваю: «А ты как хотел? Чтоб всё тебе с неба упало? Нет, мы ещё не до крови сражались, как говорится в апостольском слове. И ненависть к нам означает награду для нас. Это не к нам ненависть, а ко Христу. Всегда же так было. Распинали, ломали кости, сдирали кожу, требовали отречения от Христа, поклонения кумирам.

А что есть теперешнее издевательство над всем святым? То и есть, что это пытки, которые нам надо вытерпеть.

И дождёмся же царя Константина православного.

Ради улыбки

Служил я три года в нашей победоносной Советской армии, и никакой дедовщины и видом не видывал. Ну да, были и старики, были и салаги, естественно. Но, чтобы старослужащие издевались над новобранцами - никогда! Знаю, что говорю, я дослужился до старшины дивизиона.

Но вот одну весьма милую шутку я сегодня вспомнил, когда дети спросили: «А какие у вас были раньше первоапрельские шутки?» Тут я строго ответил, что первое апреля - это начало недели перед Благовещением, и это время Великого поста, какие же тут шутки? Но вспомнил одну шутку из прежнего, из армейского времени, и с удовольствием о ней рассказал. И коротко запишу.

В дивизион осенью пришло пополнение - хлопцы с Западной Украины. Ребята на службу рьяные, особой возни с ними у сержантов не было. Даже до сих пор некоторые фамилии помню: Доть, Аргута, Коротун, Титюра, Балюра, Тарануха, Поцепух, Копытько, Падалко. Одним только выделялись - сильно любили поощрения.

- Товарищ старшина, вы же ж сами дуже хвальны были за наряд по кухне.

- И шо ж с того? - спрашивал я.

- Тады же ж мабуть благодарность перед строем треба размовить.

- Мабуть иди, - сурово говорил я. - Награды в нашем славном ракетном дивизионе не выпрашивают, их, когда надо, дают. И, когда надо, вы их получите. Ясно? Или це дило тоби треба розжувати?

Мои сержанты, третьегодники, задумали на первое апреля нижеследующую шутку.

Они пошли, тайком от меня, в штаб к знакомой машинистке и умолили её напечатать на чистой странице, даже не на служебном бланке, приказ о досрочном присвоении звания ефрейтора всем нашим первогодкам. «В связи с тем, - значилось в приказе, - что нижепоименованные рядовые показали себя образцовыми в деле воинской и политической подготовки, в дисциплине, в несении нарядов по внутренней и караульной службе... дальше шли фамилии фактически всех новобранцев украинского призыва». Сержанты поклялись машинистке, что никто из офицеров этого листка не увидит, что его вернут ей и при ней уничтожат. Парни были огневые, красавцы: Толя Осадчий из Киева, Леха Кропотин и Рудик Фоминых из Вятки, уговорили. И листок ей, как обещали, назавтра вернули.

Звание ефрейтор - первичное, одна лычка на погонах. Дальше идут младший сержант - две лычки, просто сержант - три лычки, старший сержант - одна широкая и так далее. Прапорщиков при нас не было.

Обычно после ужина я убегал в библиотеку, оставляя дивизион на дежурного. Если что, меня всегда знали, где искать. Они, сержанты, привели дивизион с ужина и, не распуская строя, объявили что поступил приказ об очередном присвоении воинских званий, что его торжественное оглашение будет завтра на общем построении, но надо к этому торжеству подготовиться, то есть пришить лычки. Тем, кому звания присвоены.

- Приказ на доске Почета в ленкомнате.

Почему на доске Почета, а не у тумбочки дневального, это тоже было продумано: не хотели подставлять ни дежурного, ни дневального.

Строй распустили, все кинулись читать приказ. Радостные крики оглашали казарму. Друзья мои, сержанты, объясняли, что это такая особая честь только нашему дивизиону, а мы и правда только что хорошо провели учебные стрельбы, что, конечно, это редкость редчайшая, чтобы военнослужащие получали звание так быстро, но тут особый случай, дорогие товарищи новобранцы.

Словом, сели салаги за иголки и нитки. Лычки им отмерил каптенармус Пинчук. Погоны новые выдал он же. Он же и собрал вскоре эти погоны, но уже с пришитыми лычками. Сказал, что раздаст утром, на построение.

Никто не заметил, что приказ скоро исчез с доски. И я, прибежавший проводить отбой и читать наряд на завтра, о нём и понятия не имел.

Вообще я потом даже сетовал парням, что меня не ввели в курс розыгрыша, но парни объяснили, что не хотели меня подводить. Утром, после завтрака, перед построением сержанты ввязали меня во всегда непростое распределение нарядов на будущую неделю по батареям и взводам. Время летело. Я оторвался от бумаг:

- Крикните дежурному: объявить построение.

Вскоре дежурный заскочил в дверь:

- Старшина - комдив!

Выскочив на крыльцо, я привычно и мгновенно посмотрел на выровненные по линии носки начищенных сапог, скользнул взглядом по гимнастеркам, заправленным в ремни, по блестящим бляхам, по головным уборам и скомандовал:

- Див-зьён, р-рясь!... Ир-но! Равнение напра-о!

И чётко, по-строевому, пропечатал несколько шагов навстречу нашему подполковнику.

- Тарщ подполковник, вверенный вам дивизион на утренний осмотр и развод построен!

И увидел вдруг взгляд подполковника. Он смотрел с каким-то недоумением, но не на меня, на выстроившихся солдат. Я невольно тоже поглядел и... и чуть устоял - в первом ряду стояли сплошь ефрейтора. Все в новехоньких погонах, все очень радостные. Они были готовы гаркнуть; «Служим Советскому Союзу!».

- Это кто у тебя в строю? - ласково спросил комдив.

- Понятия не имею, - искренне ответил я.

- А сам ефрейтором быть не хочешь? - поинтересовался комдив.

А дальше? Дальше пошла разборка. Таскали к комдиву и сержантов и «ефрейторов». Все честно говорили, что был приказ. Был. «Вот у туточки, у рамочке». И все это подтверждали.

Но уже во всей части шел такой хохот, так всем понравился наш розыгрыш, что, конечно, было глупо истолковать его как преступление, как чей-то злой умысел или тому подобное. Дежурному сержанту влепили внеочередное дежурство, только и всего. Это ж в тепле, в казарме - это не караул, не круглосуточное бдение на позиции. Я сказал комдиву, что буду рад, если с меня снимут хомут старшины и что я вообще готов в рядовые, все равно мне, в каком звании служить родине. Тем более мне уже надо было готовиться к приёмным экзаменам в институте.

- Перекрестись, что не знал про «ефрейторов», - велел комдив.

Я выполнил приказ, перекрестился.

Мы думали, что и «ефрейтора» не будут обижаться. Но вот как раз они-то и обиделись. И то сказать - только что ощущали на погонах лычки и нет их, сами же и спарывали. Даже сфотографироваться не успели.

- Кляты москали, - возмущались они.

Но мы не обижались. Я вообще искренне думал, что меня это прозвище

возвышает. То всё вятский был, а тут уже москаль.

Вот такое было первое апреля.

О, друзья мои, западэнцы. Однополчане! Братья славяне! Что творят ваши внуки?...

Русский стиль

Как и всякий другой, русский стиль имеет историю вопроса. Сама русская история создавала основу его, христианство его одухотворило. Историков древности, со страхом и любопытством бросающих взор на славянские земли, прежде всего изумляло отношение славян к смерти. Пушкин не случайно взял одним из эпиграфов слова Средневековья о нас: «Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому не больно умирать».

Это отношение к смерти, которое есть вообще главное в жизни человека и нации, и выделяет русский стиль из других. Наша, русская, жизнь не здесь, она в Руси небесной. Но это не значит, что русский стиль предполагает пренебрежение к жизни земной, нет. Земная жизнь есть пропуск в жизнь небесную. Чем выше качества души, тем выше она вознесется. Такие рассуждения, подкрепленные примерами, становятся убеждением русского художника и питают в его нелегкой дороге.

Он вообще вряд ли связан с каким-либо именем. Русский стиль - дело соборное. Другое дело - инославные. Ходжа Насреддин, Шехерезада, Хайям - вот Восток. Акутагава - Япония, Лао Ше - Китай, Фолкнер - одна Америка, Хемингуэй - другая, а третьей и не доищешься, Сервантес, Лопе де Вега - Испания, Фейхтвангер - иудейство, Шолом-Алейхем - еврейство, Диккенс - католичество, Агата Кристи - Англия для всех и так далее. Где совпадает нация и ее основная религия, где - нет, но стиль присутствует всюду. Деление религий, растаскивание их на секты, течения фундаменталистов, новаторов, традиционалистов и лжепророков вредят стилю, понижают его авторитет. Стиль готовит мировоззрение политиков, но политики у нас без мировоззрения, только с жаждой власти, отсюда все беды.

Образ жизни опять же глубоко национален, отсюда борьба русского стиля за его закрепление и продление. Индейка с яблоками на Рождество - вот и Англия, спагетти, да пицца, да каппучино - Италия, но Россия - не пельмени с медвежатиной, ее блюда многочисленны, русское обилие в еде предпочитало всегда гостей. Помещик Петр Петрович Петух у Гоголя искренне сетует, что гости, перед тем как заехать к нему, по дороге перекусили. Помню по себе послевоенную нищету и голод, помню нищих, которые стеснялись войти в избу, если в ней обедали. Но обедавшие помнили о нищих. А обилие свадеб, крестин, поминок - все желанны за столом. Мы держимся за быт оттого, что в нем любовь к ближним и дальним.

Убивание, высмеивание космополитами вышивки гладью и крестиком, репродукции «Трех богатырей» в колхозной столовой - все это было убиванием русского быта и стиля. Вышивка - символ. Нет у девушки в руках иголки с ниткой - давай сигарету в пальцы. Соцреализм вроде бы и не отрицал национального, но оно было во многом картонной декорацией, ряженостью, привязкой к месту действия, а действие было одинаково везде: строительство неведомого светлого будущего. Стиль же предполагает следование за идеей, за периодами жизни, их ритмом и гармонией. Стиль в семидесятилетних испытаниях сохранялся в мечте о нем. Вырастая в сороковые, пятидесятые и так далее годы, мы ведь не только «Битву в пути», да Полевого, да Паустовского читали. Одна русская сказка, одна застольная русская песня перевешивала всю тяжесть соцреализма. Нерусская культура для России как кукуруза, сеявшаяся по приказу за Полярным кругом - все равно вымерзнет, сама вымерзнет, даже времени на возмущение ею не надо тратить.

А еще повезло в тяге по русскому стилю, что в шестидесятые хлынуло на нас засилие иностранной литературы, неплохой, кстати. Но как ни хорош Фитцджеральд, а до Гончарова, например, ему как до звезд. То есть все мы перемолотили. Гамсуна оценили, Ремарком побаловались, а мало их для русского, который уже прочел «Как ныне сбирается вещий Олег», или «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром», «По небу полуночи ангел летел»... Для русского, даже неверующего, но просто любящего Россию, нет сомнений, что Господь был в России. И как иначе после Тютчева: «Утомленный ношей крестной, всю тебя, земля родная, в рабском виде царь небесный исходил, благословляя».

Ведь если русский стиль был, а он был, существовал, то он и есть, он действует, он живет хотя бы в тоске по нему. Отсюда желание возврата к нему, отсюда обязанность русского художника его продолжать.

Проживать историю или жить в цивилизации? Но я никуда не денусь, я живу в цивилизации, но как писатель я живу историей. Я вхожу в общество потребителей, я просто обязан жить сегодняшней русской жизнью. Но надо видеть в бегущем времени проблески, пусть даже и гаснущие, вечности. Прогресс демократии вижу в одном - в прогрессе разврата, насилия, пошлости, в их агрессивности, в их лихорадочном румянце, в желании заразить всех.

Господа иностранцы никогда не поймут России, и не надо им ничего объяснять. Кое-что понимают те, кто понимают чувством, а всякие изыскания о России, об иконе и топоре - болтовня для сытых, справка для ЦРУ. Другое дело люди, полностью, по силе своей любви к России начинающие ей служить: Востоков и Даль, Бодуэн де Куртенэ... Здесь пунктик, когда ненавидящие Россию всегда вопят о частичках нерусской крови в Пушкине, Лермонтове и так далее. Дело разве в крови, дело же в любви к России, а значит, к православию. Но вообще для иностранцев мы непостижимы. Прости, Господи, я не видел никого глупее и самоувереннее американцев. Вспомним к случаю и князя Волконского. В лекциях, читанных в Америке по русской истории и культуре, он замечает, что, заставь иностранца говорить о России, и он непременно сморозит глупость. В массовой культуре нет русского стиля, есть его знаки: «посидим, поокаем», рубаха навыпуск, присядка, калинка-малинка, казачок, но стиль - не этнография в костюме и рисунке танца - это образ мыслей.

Но снисходительно взглянет на наши доводы в защиту русской культуры демократ-неозападник: «Как ни кричите вы, русские, о своем самобытном пути развития, а вышло-то все по-нашему. Всякие ваши веча, да земства, да совестные суды - побоку! Приучили же вас к парламентам и спикерам, и никуда вы не делись. И префекты и плюсквамперфекты, и мэры и мэрии, и федеральность всякая уже хозяйничает в России. Ну, кинем вам кость, дадим Думу, так это все тоже наше, западное, иначе только названное. И выборы сделаем, какие хотим, так что можете не голосовать, командовать будем мы. И в экономике будете хлебать нашу кашу, будете всю западную заваль потреблять за большие деньги. И в образовании будем вас окорачивать, своих выучим, вашим - шиш. Деньги в красный угол поместим, молитесь. Все будем мерить на деньги. Культура только наша, то есть низкопробная, массовая, все сюжеты кино и театра о деньгах, насилии, роскоши, погоне за удовольствиями. Вся трагедия индейцев Северной Америки стала основой боевиков, вся история Европы - сюжетом для развлекательных фильмов, так же поступим и с русской историей. Ивана Грозного сделаем чудовищем, Петра героем-реформатором, Екатерину самкой, Павла недоумком, Ломоносова драчуном и пьяницей, Пушкина волокитой, остальных соответственно. Посмотрят дети и взрослые десятка два лет, так и будут представлять русскую историю - в наших картинках.

Это нам решать, что русским пить и есть, что любить, кого выбирать, что носить, за кого воевать, русские сами не способны ни к чему. Правда, мы ни разу со времен царя Гороха не дали русским быть в своей стране хозяевами, но нам лучше знать, кому верховодить в России...»

Так примерно говорят русским демократы нового толка. Западный путь развития во всем, куда ни глянь. «Мы победили, - кричат они, - значит, мы сильнее, значит, наша идея жизнеспособней».

Но так ли?

Притчи о России

О России моё страдание. Что мне всякие америки-англии, провались они в дыру забвения, не вспомню. Но Россия, родина моя единственная, солнце незакатное, как же без тебя? Как же тебе трудно!

У меня есть знакомый, очень хороший, мудрый, терпеливый батюшка. Видимся редко, но я всегда ощущаю его присутствие в моей жизни. Все наши разговоры о судьбе России.

Он всегда и утешает меня и настраивает на понимание того, что Россия безсмертна, что она любима Господом и Божией Матерью.

Садимся в его крохотной кельечке. Батюшка наливает чай, крестится:

- Вспомни это предание: идут преподобные Сергий Радонежский и Серафим Саровский и печалятся о России. Печалятся, и встречает их святой Николай, Мир Ликийских чудотворец, спрашивает: «Почему клоните головы, братья»? - «О России печалимся, о нашей единственной, так ей, матушке, тяжело». «Братья, не печальтесь, Россия - любимое дитя у Бога. Любимое. Провинилось дитя, Он накажет, но накажет любя. Простит».

- Но, батюшка, - говорю, - такая сейчас идёт лихорадка, такая встряска, уж двадцать пять лет издеваются над Россией, как выжить?

- Да и не только встряска и лихорадка, - отвечает батюшка, - больше того, на Крест Россия взошла, на Голгофу. Вновь иудеи нового времени распяли Россию. И это мы сейчас видим во всём. Но ответь, а что следует за Крестом? Что дальше?

- Как что дальше?

- Снятие с Креста, вот что. Конечно, тут и плач и рыдание. И ощущение даже погребения. А после него что?

- Воскресение?

- Конечно! Вспомни утро Воскресения. После Голгофы обязательно Воскресение. Всё происходящее плохое мы видим, но начинаем видеть и Воскресение.

- Дай-то, Господи.

- Молится надо, дело делать, вот и всё.

Батюшка улыбается:

- Вот такая притча. А ещё можно теперешнее состояние России сравнить с иконой. Ведь всё в мире иконоподобно. И Божий мир, и каждый человек, несущий в себе образ Божий. И нация - икона, и государство. И молитвы наши - словесные иконы. Вся Россия - икона. И много раз её пытались зачернить, испачкать, бросить в мусор. Через насилия, убийства, обманы, подкупы, бунты, революции. Да. Всё было. И что? Ты разве не знаешь, какое количество икон стало обновляться в конце двадцатого века и в начале этого? Стоит икона, почти вся чёрная, но вот на ней проступают линии, краски, она высветляется и вот перед нами Божий лик, лики святых. Так и с Россией будет. Обновится.

- Когда?

- Чего ты такой нетерпеливый? Уже обновляется. Разве не обновление эти сотни и сотни возрождённых храмов, а новых сколько! И на Пасху Христову все полны-полнёхоньки.

- На Пасху полны, - соглашаюсь я. - В тысячах храмов, а в миллионах телевизоров прыгают, визжат, похабничают бесы. Это же действует на людей.

- Молится надо, крестить экраны. Сникнут. Да, катастройка идёт, всё переломано, искалечено. Как и Россия. Да, говорю недавно в проповеди, дерево России было надломлено, порушено. А до того у этого дерева были широкие ветви, надёжно закрывавшие пространство, и сорняки под деревом не смели вырастать, не было условий. А тут крона обрушилась, всё открылось, сорнякам воля. Они и попёрли. Вся эта дурнина, крапива, жульё-ворьё, болтуны, много их. Но ведь вот что: какие у них корни, какие стволы? Так себе. А дерево корни сохранило. Земля-матушка корни питает, оживает дерево. И разметнёт шатёр и под ним всё это паразитство зачахнет.

- Ой, хорошо бы.

- Что хорошо бы? Так и будет. Вот выражение есть: градообразующее предприятие, а есть выражение государствообразующее, но уже не предприятие, а что? Какой народ образовал Россию? Кто ещё мог, никого со света не сживая, создать такое Отечество? Русские! Государствообразующая нация. А почему? Русские - православные, прощают врагов. Смотри, как нас обзывали: русские оккупанты. Гнали отовсюду. Из Средней Азии, например. И что? И едут к нам, просятся, хоть тротуары подметать. А из Прибалтики мы уехали и они сами стали разбегаться, безлюдно уже там. Ты же сам там был, мне рассказывал.

Батюшка ещё налил мне и себе чаю:

- А ещё скажу то ли притчу, то ли просто такое сравнение. Русские для России - это несущий каркас здания. Это строительный термин. Каркас не виден, но именно он держит здание.

- О русских, - вспоминаю я, - современный поэт написал, что «русские - народ таинственный и жуткий. Он как щетина прорастает из-под земли на третьи сутки».

Батюшка даже головой покрутил:

- Ну, поэты! Он бы лучше сравнил не со щетиной на покойнике, а с травой. Вот самая малая былинка, как она растёт, какие страдания у ней. А к солнцу тянется. И вообще теперешнюю Россию Запад старается убить, уничтожить в ней всё национальное, культуру, литературу, убить порядочность, развратить, споить. Это как будто асфальтом закатывают живой цветущий луг. Но ты видел, да все это видели, как весной из-под асфальта пробиваются растения. Но русский народ- великий народ. Пробьёмся. Главное - не паниковать. Это только от великой гордыни запад публично не признаёт того, что без России весь мир погибнет. Все они в чёрные дыры безвестности провалятся, а Россия останется.

Батюшка вздохнул:

- И как не поймут, что тела без души нет? Душа у мира православная.

А ты успокойся. Нытьё, стоны, уныние - всё это грехи. И не воображай, что ты спасаешь весь народ. Как батюшка Амвросий говорил? «Знай себя и будет с тебя». И великий завет преподобного Серафима: «Спасись сам и около тебя спасутся». А за Россию будь спокоен. Тяжело ей? А когда было легко?

Под конец разговора жалуюсь батюшке, что много грешу, что меня одолела суета, просьбы, заботы, от жизни одна усталость, а радости нет.

- А ты знаешь, как живи.

- Как?

- Как рыба в воде. Вот она и рождается и живёт в солёном море. Всю жизнь. Её поймали, пробуют. А она совсем не солёная. Как же так, жила в солёной воде, а не обсолилась? Так и ты будь в этом мире, как рыбка в море. И живи спокойнёхонько.

Прощаюсь с батюшкой, прошу благословения на пути-дороги, на труды во славу Божию.

Батюшка благословляет и напутствует:

- Всегда была вражда к России. Кто за нас? Тот, кто за Христа. А кто против нас? Тот, кто за антихриста. Другого разделения друзей и врагов России нет.